школу, и восемь лет сверстники сторонились его. Прячась в кустах, они кричали ему вслед, что его отец убийца, и это запало ему в душу.
— Иногда прошлое кажется мне дурным сном,— сказала мать, чувствовалось, с каким трудом дается ей каждое слово, обращенное к сыну.— Раньше здесь все было по-другому. В этой лачуге жили паромщики, а там, в нескольких шагах от двора, были сходни. Паром, который ходил от берега к берегу, назывался «Хульдой». Мой отец всю жизнь был паромщиком, и потому мне, своей единственной дочери, дал такое же имя. Когда мне было лет восемнадцать, мне позволили два-три раза в год ходить на деревенский бал в Ферхфельде, где меня всегда приглашал танцевать один и тот же парень, он носил костюм, который сейчас на тебе. В те времена костюм действительно был лучшим в деревне. Новый, еще не заношенный до блеска и дыр, из очень хорошей ткани, сшитый на заказ по последней моде, как